--1--

[Televisor]

Отп - это отп, и никак по-другому.

Автор: Televisor
Фандом: ппх
Пейринг: Ургант/Светлаков
Рейтинг: pg
Размер: 848 слов
Дисклеймер: отказываюсь
Примечание: тут Ваня рефлексирует, и, наверно, это ангст, и сюжета нет

Точку опоры бы только найти. Что бы не шаталось ничего, что бы легко было. Без полутонов и полумер, без полулюдей. Только вот не получается никак: вроде бы взрослый, образованный мужик с женой и ребенком, а нет. Как в омут. Шатается все вокруг, по швам трещит, что, кажется, даже слышно. В голове что-то ломается и скрипит. Ворочается. В душе что-то падает и разбивается. В дребезги.

Душа, какая там душа, продано все уже давно и хорошо, если только свое продано. Сердце бьется пока только так тихо-тихо. Отмеряя с каждой секундой приближение смерти. И сумасшествие, это невыносимое сумасшествие, съедающее все изнутри. Выжигающее. Ледяными руками обхватывает горло и тянет-тянет вниз, на глубину беспросветного болота мыслей. Нельзя, нельзя туда, на дно самое. Если туда – то сразу пулю в лоб или петлю на шею. А какая тут петля, у него дочурка маленькая как же она без папки, даже пускай такого как он. Неправильного.

В длинных путаных коридорах Останкино накрывает как нигде больше. Место там особенное, безумное совсем. Ком в горле развязывается тугой петлей вокруг шеи на уровни кадыка и давит куда сильнее, чем чувство ответственности и утяжка галстука.
Ургант тянет за узел, ослабляя хватку бабочки. Вздохнуть бы воздуха свежего или никотинового.

У него плотный график, он – очень творческая личность. Трудоголизм ему диагноз. Работа ему жена и любовница.

В курилке всегда холоднее, чем в коридорах. И воздух кажется свежее, если такое возможно в помещении, где постоянно кто-то смолит. И он подкуривает и затягивается. На языке привычная горечь, в легких привычный дым. Он вспоминает, что первая сигарета, выкуренная натощак, сбивает с ног, вспоминает, что еще не завтракал. В голову дым просачивается, а его ведет чуть-чуть, самую малость.
На стенах совдеповских еще времен панели, такого толи коричневатого, толи рыжеватого цвета с намеком на отечественную древесину. И потолок побеленный с ложбинкой, стыком между плит, где-то по середине. Окна здесь большие с щелями огромными, и лестница бетонная, когда-то крашенная. Тринадцать ступенек, Ваня точно знает. Перила серые на прутьях. На двадцати семи прутьях, не несущих, на самом-то деле.
Лучше уж о прутьях думать, чем о.

Если не называть проблемы вслух, она может исчезнуть. Если очень постараться.

За окном небо серое, и погода странная. Начало апреля, а снег еще и не начинал сходить. Он темный и грязный, как и весь этот город. И солнце он последний раз видел две с половиной недели назад.
На лестнице, сбегая с верхнего этажа, появляется Светлаков. Тринадцать гребанных, похоронных ступенек. Траурных по нему и его спокойствию.
Место встречи, мать его. Урганта ведет уже не от сигаретного дыма.

Если игнорировать проблему, она может исчезнуть сама.

Светлый закуривает и молчит. У них своеобразный ментальный контакт, даже без взгляда глаза в глаза. На нервных окончаниях кожи. Ваня его чувствует, просто чувствует. И спокойствие чувствует, будто домой вернулся после долгой поездки. Только вот он не уезжал никуда и не приходил. К нему пришло. Личное спокойствие Ивана Урганта. Умиротворение.

И откатывает все. Все мысли те поганые, удушливая нервозность. Пульс восстанавливается, дышать легче становится. И шутки сами льются – не остановить совсем. И выпуск снимается легко, непринужденно.
Светлый только сидит иногда, задумчивый слишком, отстраненный. И потом смотрит этими своими глазищами безумными, а Ваня шпарит что-то, и не помнит уже – толи по сценарию так, толи отсебятину гонит. Светлаков все сидит, молчит да смотрит только. Примеряется, будто приноровиться все хочет, и, черт его знает, себя под окружающих подстраивает, или окружающих под себя подводит.
Все проходит. Ургант в этом уверен куда больше, чем в бесконечности вселенной.

Когда проблема исчезает из поля зрения жить почему-то становится сложнее. Казалось бы, наоборот все получаться должно, а оно вон как. Как-то не по-человечески выходит.

Если перекинуть внимание с одной проблемы на другую, то она может исчезнуть сама.
Может быть.

У каждого свое отвлечение. Он знает пару человек, которые придумывают алгебраические примеры и решают их. Вот так вот сходу – у каждого своя болезнь. Он придумывает музыку, записывает мысленно ноты, играет концерты, срывает овации. В мыслях все выходит куда радужней, чем в мире без солнца уже две с половиной недели.

Проблема пройдет сама собой, если не считать проблему проблемой.

И правда, какая ерунда. Он и. Вот просто так: «он и». И хватит, какая разница, что там дальше, главное, чтобы не вело при встрече. Чтобы не умирать каждый раз, ожидая непонятно чего. И никто ничего не узнает и не подумает.
Он же взрослый мужик.
У него жена.
У него дочка.
Дочка! Слышите?

Проблема? Нет никакой проблемы!

Этап признания постепенно переходит в отрицание. Скорее деградация, нежели развитие. Хотя если учесть исходные данные, то лучше так, чем подразумевавшееся в ответах. Замена одной зависимости другой, конечно, не выход. Только вот выход из чего? Ничего же нет.

А что-то было? Конечно же нет, никогда нет.

Если не думать о проблеме – ее будто бы и не было.

Две недели не было – и слава богу. А потом, а потом все. В бездну, в преисподнюю, словно и не выходил из нее, словно и не входил в нормальный ритм. Обычный, серый ритм, как у всех. После анестезии всегда больнее, а он дурак, понадеялся.

Если забыть о проблеме, она исчезнет сама. Вранье.
Ничего не исчезает бесследно. И, кажется, его этому даже учили на уроках физики. Что-то там про сохранение энергии, и, лучше бы он слушал, а не тискал колени одноклассницы под партой.